Холодова Екатерина: психолог в Челябинске лично и онлайн по всему миру
Прошлое управляет настоящим через детские травмы? А, знаете, что общего между фарфоровой статуэткой и женщиной с травмированным детством? Обе кажутся хрупкими, но умудряются выживать в самых суровых условиях. Я много лет работаю с семейными травмами, и каждый раз, когда такая женщина переступает порог моего офиса, моё сердце укает и сжимается – я знаю, какая боль прячется за идеальной укладкой и безупречным макияжем.
Вера буквально просочилась в мой кабинет – тихая, с идеально прямой спиной, в сером костюме за 100 тысяч, который почему-то делал её похожей на испуганную школьницу. Следом вошел её муж Артем – программист с растрепанной бородой и добрыми глазами золотистого ретривера. И. Он плюхнулся в кресло (расслабленно), она же, села на самый краешек дивана, сложив руки на коленях как примерная ученица.
«Она превращает мою жизнь в ад», сказал он, теребя рукав свитера. «Вчера я забыл помыть чашку из-под кофе. Просто забыл, задумался о коде. Так она разбила сервиз, который сама же подарила на наш первый год брака. А потом рыдала над осколками и умоляла не бросать её».
Вера вскинулась, её идеальный пучок слегка растрепался «А ты делаешь вид, что всё нормально, когда дом горит! Эта чашка стояла там три часа сорок минут. Я засекала. Три часа сорок минут хаоса!!!»
На третьей сессии мы наконец докопались и до корней. Вера росла в квартире, где мусор не выносили неделями, когда мама уходила в депрессивную фазу. А потом мама «включалась», и начинала драить всё до блеска, не позволяя детям даже дохнуть на в вымытые окна.
«Мне было десять», рассказывает Вера, комкая платок от Hermès, «когда мама впервые исчезла на неделю. Просто ушла в магазин за хлебом и испарилась. Как капелька росы.Папа пил в своей комнате, а я… кормила братьев-близнецов растворимой лапшой и врала в школе, что мама просто очень занята на работе. Через неделю она вернулась с розовыми волосами и тремя плюшевыми жирафами».
«Представляете», всхлипывает Вера, размазывая хорошую тушь (тысяч за 5) по фарфоровой коже, «вчера Артем написал, что задержится на работе. Обычное дело, релиз проекта, я всё понимаю головой. Но руки уже били его любимую кружку с дурацким этим Дартом Вейдером. Вот. Потом я накричала на нашего Мишку за разбросанные лего – ну блин, господи, ему же всего пять! А потом всю ночь готовила эти чертовы пироги – четыре противня, двенадцать начинок. В три часа ночи я делала завитушки из теста в виде аккуратных розочек, и понимала, что это какой-то трэш, но не могла остановиться».
Артем устало трет переносицу. «Я никогда не знаю, какая Вера встретит меня дома. Иногда она встречает с таким накрытым столом, будто у нас день рождения королевы. А через час может закатить скандал из-за неправильно сложенного полотенца – видите ли, уголки должны быть справа, а не слева. В прошлый вторник она час гладила мои носки. Носки, пёс возьми!»
Наблюдая за Верой через призму разных психотерапевтических подходов, я вижу, как маленькая девочка создала свою систему выживания.
Её сверхконтроль – это не просто невроз, это спасательный круг. Когда твоя мать может в любой момент впасть в депрессию или устроить истерику, ты учишься контролировать каждую мелочь. И – это единственный способ чувствовать почву под ногами.
«В прошлом месяце», рассказывает Артем, вертя в руках брелок с потертым миньоном, «я решил сделать ей сюрприз. Отвез наших детей к маме на выходные. Купил её любимые пионы, заказал суши. Думал – романтика, отдых… Она разнесла спальню. Реально разнесла – порвала шторы, скинула зеркало, разбросала вдогонку все мои рубашки. Да. А потом заперлась в ванной и рыдала три часа. Я сидел под дверью и слушал, как она напевает колыбельную – ту самую, которой успокаивает наших детей».
Казалось бы, странное поведение. Но.
Для Веры этот «сюрприз» оказался спусковым крючком. Триггернуло.Её мать тоже избавлялась от детей перед каждым кризисом – отправляла к бабушке, а потом пыталась вскрыть вены или глотала таблетки.
«Где живет ваш страх?» спрашиваю я Веру. Она закрывает глаза, её арт-оригинальные пальцы порхают над солнечным сплетением. «Здесь. Черная воронка. Она затягивает всё хорошее, высасывает радость. Когда Артем опаздывает, она начинает пульсировать. Когда дети слишком шумят – растет. А когда всё идеально чисто и по графику – она чуточку отступает».
Мы работаем с символдрамой.
Вера представляет свое безопасное место – не глянцевую картинку из Pinterest, а живую, пульсирующую реальность. «Это пещера у моря», шепчет она. «Пахнет солью и водорослями и свободой аки ветер. Песок еще хранит тепло солнца. Можно кричать – и море перекричит. Вот так. Можно плакать – и никто не заметит соленых слез. Можно быть некрасивой, злой, несовершенной – и мир не рухнет».
Постепенно мы выстраиваем новую реальность. Артем теперь пишет не просто «задержусь», а «буду в 19:30, застрял на совещании, люблю тебя».
У Веры появилась «красная кнопка» – когда накрывает, она уходит в спальню, включает запись шума моря и дышит по квадрату – 4 счета вдох, 4 задержка, 4 выдох.
Их десятилетний сын Миша теперь знает – когда мама начинает протирать все ручки дверей, это не потому, что он плохой. Это значит, что маме страшно, и можно просто тихонько обнять её за коленки.
В гостиной появился «уголок гнева» – здоровенная боксерская груша и коробка старых журналов. «Лучше пусть рвет бумагу, чем мои рубашки», хмыкает Артем. «А в прошлый раз я застал её за пинанием груши – она орала ‘мама, как ты могла!’ Знаете, даже жалко стало грушу (и немножко её маму)».
На восьмом месяце терапии случился прорыв. Вера записалась на курсы гончарной изящной керамики – просто так, за компанию с подругой. «Я сижу за гончарным кругом», рассказывает она, и её глаза сияют, «руки в глине, всё в глине, фартук заляпан. И впервые в жизни я не думаю – как отстирать, куда убрать, что скажут люди. Я просто чувствую, как глина поддается пальцам. Это… свобода».
Трансформация
Год спустя передо мной другая Вера. Она носит яркие платья (не серый костюм) и растрепанный хвост вместо строгого пучка. Ей идёт. «Представляете», смеется она, «вчера Мишка рассыпал хлопья на кухне. Раньше я бы устроила апокалипсис. А вчера мы с ним построили из хлопьев карту мира и практически час спорили, похожа ли Италия на сапог».
Артем научился выдерживать, быть и жить с её травмами, не пытаясь их «вылечить». «Когда она начинает протирать все дверные ручки», говорит он, «я просто сажусь рядом и считаю вслух. Или рассказываю дурацкие программистские анекдоты. Иногда она злится, иногда смеется. Во так.Но главное – она знает, что я никуда не денусь».
«Я все еще боюсь», признается Вера на нашей последней встрече. «Но теперь я знаю – страх можно чувствовать и все равно жить дальше. Можно быть несовершенной и все равно быть любимой. Можно разбить кружку, и мир не разобьется вместе с ней».
А вчера она прислала мне фотографию – кривая керамическая ваза с трещинами, залитыми золотой краской. Как в японской технике кинцуги – искусстве превращать шрамы в украшения. «Теперь я понимаю», написала она, «моя история – это не то, что сломало меня. Это то, что вылепило меня уникальной».